Феномен человека на фоне универсальной эволюции

Глава VIII Феномен человека

Вместо заключения: инакомыслие как научная норма

Как мог убедиться читатель, книга, с которой он ознакомился, спорна по многим позициям, что автор считает ее достоинством. Полагаю своим долгом объясниться, тем более что это имеет прямое отношение к предмету книги.

В современной науке господствует установка на недопустимость ошибок как таковых. Если какой-то ученый был однажды «пойман» на «грубой ошибке», то это отрицательно сказывается на его научной репутации и карьере. Эта установка, на мой взгляд, вредит науке, не согласуясь с фрактальной природой ее эволюции [Самоорганизация..., 1994; Князева, 1994], которая (фрактальность эволюции науки) является следствием (проявлением) общей фрактальности социальной эволюции, усиливаясь спецификой науки как человеческой деятельности, направленной на производство нового знания. Корнями же обсуждаемая установка уходит в устаревшую парадигму линейного развития науки.

Коротко говоря, развитие научного знания происходит мутовками через точки ветвления, в которых рождаются альтернативные теории. Когда вы находитесь в такой точке или недалеко от нее во времени, нет объективных критериев, которые бы позволили отдать предпочтение той или другой теории, тому или другому видению проблемы. Логика и эксперимент здесь помогают мало, только с течением времени «сами собой» умирают одни альтернативные теории и выживают другие.

Фрактальное, или синергетическое, видение когнитивной эволюции пробивало себе дорогу в философии и истории науки еще до возникновения синергетики и теории фракталов через родственные понятия парадигмы Т. Куна [1977] и исследовательской программы И. Лакатоса [1978] [Князева, 1994. С. 69]. Несколько огрубляя соотношение этих двух понятий, можно считать, что «парадигмой становится только та теория, которая порождает разветвленную исследовательскую программу» [Красилов, 1986. С. 27].

Новой концепции фрактального развития науки противостоит старая, в основе которой лежат представления о линейном (безальтернативном) развитии науки. Прирост научного знания, считается здесь, «осуществляется постепенно и непрерывно, накапливаются крупицы абсолютной истины. Отброшенные в результате развития науки гипотезы являются ее пройденным этапом, представляют интерес лишь для историков науки» [Князева, 1994. С. 67].

Старое и новое в современной истории науки — это и есть парадигмы линейности и фрактальности научного развития. Сегодня все легко отказываются от первой, но только на словах, врастание во вторую дается трудно и далеко не всем. Установка на недопустимость научных ошибок, когда карается всякое отклонение от магистральной линии развития научного знания, как раз и отвечает концепции линейного развития науки.

Между тем по роду своей работы ученый обязан выдвигать новые идеи. Новая идея изначально неочевидна для большинства ученых, иначе она была бы выдвинута ранее. Будучи же неочевидной, она в глазах большинства необходимо выглядит поначалу как спорная или ошибочная. Спорность и ошибочность идеи — это разные степени выраженности одного и того же качества — новизны идеи в глазах научного большинства. Если идея в момент ее выдвижения бесспорна, то она не представляет научного интереса. Из двух идей — спорной и бесспорной — первоочередной публикации заслуживает первая, тогда как сегодня приоритет имеет вторая.

Если вы находитесь внутри одной ветви научного знания (парадигмы, исследовательской программы, научной школы), то склонны считать альтернативную парадигму (программу, школу) ошибочной. Исследовательская программа «засасывает» работающего в ней ученого. Вы теряете объективность и принимаете в штыки любую критику принятых в ней положений. Чем больше научный клан, чем он старше и богаче заслугами и маститыми учеными, тем агрессивнее он по отношению к инакомыслящим. В этом нет ничего противоестественного, такова природа науки, которая вся кормится ошибками (недоработками) предшественников и в которой слава одного означает умаление других.

В разработке данной исследовательской программы (теории) могут принимать участие тысячи людей. Появляется новая идея (теория), отвергающая старую. Как им реагировать? Признать ее — значит согласиться с тем, что все они много лет работали «не туда». Для науки, которая вся нацелена на познание еще непознанного и работает, по сути дела, на пределе возможностей человека, эта ситуация — нормальная. Большинство ученых работали, работают и будут работать «не туда» — такова специфика этой ужасной профессии. Однако конкретным людям оказаться в этом положении страшно. В игру вступают защитные механизмы психики, которые заставляют ученых в упор не видеть аргументов, нарушающих status quo. Вот почему эти аргументы так часто возникают у ученых, которые работают не на магистральных направлениях науки, а несколько сбоку от них, на периферии.

Научные журналы в своем большинстве распределены по разным исследовательским программам (парадигмам, школам). И если в такой журнал поступает статья, оспаривающая принятые в данном сообществе положения, то рецензенты, естественно, оценивают ее как «ошибочную», отказывая ей в публикации. Так и тормозятся в современной науке новые идеи. Спорная идея расценивается как ошибочная.

Порой упирают на порядочность рецензента, отклоняющего статью не по «идеологическим» соображениям, а за «настоящие» ошибки, которые мы назовем мутрипарадигмальными и которые бесспорны. Скажем, за ошибки в математических выкладках или в проведении эксперимента, который оказывается недостаточно корректным. Бывает, конечно, и такое, и такую статью, разумеется, следует отклонить как не удовлетворяющую определенному научному уровню. Однако как раз авторов такой статьи остракизму обычно не подвергают, статья отправляется на доработку. Мы же говорим здесь о ситуации другого рода -когда в отклоняемой статье нет внутрипарадигмальных ошибок и когда она объявляется рецензентом, который может быть при этом сколь угодно порядочным человеком, ошибочной именно из-за ее расхождения с его парадигмой. Сам рецензент зачастую о том не догадывается, искренне полагая, что выявил в отклоненной статье недопустимые ошибки. Внутрипарадигмальную ошибку порой трудно отличить от межпарадигмального расхождения взглядов.

Трудно переоценить вред, который наносит науке непримиримость к инакомыслию, питаемая представлениями о линейности прогресса. Это касается и истории науки. Установка на недопустимость ошибки в науке приводит к тому, что считается, будто ошибаются только слабые ученых, тогда как Великие Ученые всегда правы. Отсюда историко-научные жизнеописания деятельности ученых в духе жития святых — от победы к победе. В действительности все гораздо сложнее. Этот тон победных реляций абсолютно неуместен, например, когда речь идет о такой трагической фигуре науки, как Людвиг Больцман (1844-1906).

Послужной список Больцмана внушителен. Ему принадлежат названное его именем кинетическое уравнение, Н-теорема (см. разд. 3.2.2), статистическое определение энтропии. Трактовка энтропии как вероятности (макро)состояния, составившая в физике эпоху, — тоже его. Он же выдвинул принцип, который сегодня называют принципом равных априорных вероятностей. Любой из этих результатов мог бы прославить имя ученого.

Но это только фасад. Всю свою жизнь Больцман посвятил выводу второго начала термодинамики из механики — проблеме, позитивного решения которой, как утверждает автор этих строк [Хайтун, 1996 а], не существует, поскольку симметричные по времени уравнения механики не работают в области необратимых (несимметричных по времени) процессов. Больцман ошибался в главном.

Пытаясь решить эту в принципе нерешаемую задачу, он проявил невероятные упорство и изобретательность, свойственные этому кипучему характеру. Основные научные достижения Больцмана родились как побочные, маргинальные результаты в этой погоне за миражом, что не мешает, конечно, им быть замечательными. Главная цель его жизни осталась, тем не менее, недостигнутой (см. разд. 3.2.2).

Некритическое отношение к нашим великим предшественникам обходится дорого. Как рассказано в нашей монографии [Хайтун, 1996 а], физика необратимых процессов продолжила в XX в. ошибочный путь Больцмана, пытаясь вывести несимметричные по времени уравнения необратимости из симметричной по времени механики (см. прил. 4). Здесь «провинился» целый ряд замечательных ученых — А. Эйнштейн, М. Смолуховский и др. Будучи в целом ошибочным, этот путь, однако, породил синергетику, открывшую новые возможности исследования необратимых процессов. И снова — как это было с Больцманом — эти результаты были маргинальными по отношению к ошибочной в целом «генеральной линии».

Теория необратимости — не исключение, а правило. С. Карно получил свою знаменитую формулу для КПД тепловой машины, исходя из устаревших представлений о теплороде. Несостоятельна теория естественного отбора Ч. Дарвина (см. разд. 4.7.2 и 5.3-5.6), благодаря которой он более чем кто-либо другой способствовал развитию и распространению эволюционных представлений. Мягко говоря, наивна механистическая концепция эфира, позволившая Дж. Максвеллу получить свои уравнения. Ошибочная теория прибавочной стоимости К. Маркса, которая привела коммунистов к столь трагическим оргвыводам (см. разд. 8.4.4), не помешала ему сделать существенный вклад в экономическую теорию; и т. д., и т. п.

Отказ от концепции линейного развития науки диктует и отказ от установки на недопустимость научной ошибки. Право на существование имеют разные парадигмы (исследовательские программы), не должно быть так, чтобы какая-то одна из них подавляла другие. Здоровая конкуренция парадигм — двигатель научного прогресса.

К аналогичным выводам можно прийти и с другой стороны. Наука, в отличие от других отраслей знания, оперирует проверяемыми (фальсифицируемыми) фактами и теориями. Поэтому в ней действует негласная установка, согласно которой явление не заслуживает внимания ученых, если его нельзя «пощупать руками». Не дело ученого искать в черной комнате черную кошку, которой там может не быть. В физике новая теоретическая идея публикуется при условии, что она доведена до предложения эксперимента с просчитанным результатом. Этот принцип и эта установка сыграли в становлении науки гигантскую положительную роль, однако они же имеют и большие негативные последствия: ученые зачастую предпочитают не то, что верно, а то, что «видно». Ищут под фонарем, потому что там светло, хотя «потеряли», бывает, совсем в другом месте.

Так, эволюционисты долгое время делали ставку на ошибочную схему естественного отбора Ч. Дарвина именно потому, что она предлагает внятный (научный) механизм органической эволюции, тогда как автогенетическая концепция, будучи справедливой, предложить такой механизм до сих пор не в состоянии (см. разд. 5.6). Гамильтонова физика обратимых процессов с ее симметричными по времени уравнениями продолжает применяться в области необратимых (несимметричных по времени) процессов, так как современная физика не умеет описывать составляющие сердцевину необратимых явлений процессы превращения друг в друга разных форм энергии (см. гл. 1). Некорректные закрытые измерительные шкалы, порождающие неаддитивные индикаторы, применяются потому, что до сих пор не разработана корректная техника работы с открытыми шкалами, которые делают индикаторы аддитивными, и т. д.

В отличие от других форм познания мира, наука обязана относиться отрицательно к нефальсифицируемым идеям и теориям. С другой стороны, этот принцип, как видим, порой ее серьезно подводит. Разрешение этого противоречия, на мой взгляд, также требует перехода к установке на ошибку как позитив. Жесткое отношение к ошибкам, «звериная серьезность» в отношении критериев научности уже сыграли свою роль при становлении науки. Теперь можно и расслабиться. Науке можно (пора) уже стать веселым занятием, с правом ученого на ошибку.

Необходимо, мне кажется, принять как факт, что вся наука соткана из ошибок. Ошибку, если она совершается ученым на достаточно высоком научном уровне (при всей неопределенности этого критерия), должно признать нормой, а спорность новой идеи — ее достоинством. При решении вопросов, связанных с публикацией научных работ и защитой диссертаций, следует, на мой взгляд, отказаться от оценки их «правильности» или «ошибочности», аттестуя лишь их «научный уровень». Оба критерия размыты, однако первый еще и чрезвычайно вреден.

Как писал Юрий Лотман, «...опасна всякая истина, исключающая сомнения... Истина без сомнения рождает фанатизм. Истина вне сомнения, мир без смеха, вера без иронии — это... программа современного тоталитаризма» [Лотман, 2001. С. 665].